Наши первые встречи ознаменовались приступами ее брезгливости. Чистоплюйке не нравилось, что в ее пизде шурудят пальцы в мазуте, хотя они становились после этого гораздо чище. Я стал мыть руки и хуй не только после, но и до. Пойдя женщине на уступки, я вскоре пожалел об этом. Мною, чистым и умытым, начали пользоваться для получения оргазмов. После шестого по счету, с волнообразными судорогами и слезами удовольствия, я получил пространное письмо. В нем Татьяна Викторовна красивыми, как искусственные цветы, словами, сколоченными в предложения по всем правилам русского языка, признавалась мне в любви. Вместо ответа, я отвел ее в театр и страстно драл на каких-то антресолях у знакомого сторожа-гримера в подсобке, пока он в соседней комнате пил белую.

Странно, но после этого она перестала испытывать малейший стыд. Между нами не было настойчивой осады мужчины и радости поражения женщины. Она заходила ко мне в кабинет, ложилась на стол и без всяких ужимок деловито раздвигала ноги. Тут был талант. Человек никогда не ебался, а так просто и хорошо умел себя подать.

Поначалу мне это нравилось. Но через месяц такой пиздопляски я устал. А ей все казалось мало. Три раза в день без отпусков, больничных и выходных. На столах, верстаках и подоконниках. Сидя, стоя, в трамвае и на санках. И чем я становился холодней, тем она – навязчивей и развратней. Пришлось избегать встреч. Она коварно преследовала меня. Я мог зайти в мужской туалет и увидеть ее голой, стоящей раком у писсуара. Тут я не имел моральных сил воздержаться. Были сцены, упреки и предъявление прав. Я стал ебать ее весьма неаккуратно, изредка уступая докучливым просьбам. Хотя это случалось раз пять в неделю, она принимала это как унизительную милостыню.

Как-то раз мне захотелось разнообразить наши встречи. Я попытался засадить ей в тугой, не разношенный сфинктер. Ничего хорошего не вышло. И в следующий раз, когда я поставил ее перед фактом, а потом раком, мне открылась удивительная картина. С ягодиц лукаво щурился криво вытатуированный товарищ Сталин, а вокруг ануса чернели густые усы, настриженные с лобка. Вставлять свою трубку в рот Иосифа Виссарионовича, говорящего букву «О», мне не захотелось. Из политических соображений, конечно. Разнообразие на этом закончилось.

Наконец, после очередной сцены, Татьяна Викторовна попросила выточить для нее большой деревянный самотык. Она хотела уязвить меня, эпизодично заменив на сосновый суррогат. А я, испытав облегчение, выполнил заказ. Пришлось разбирать на запчасти лопату. Закрепив заготовку на станке, я обозначил глубокой бороздой головку, скруглил плавно конец и зашкурил, как следует. Клиентка не любила заусенцев в пизде. Потом вставил увенчанный залупой держак в крестовину для елки, замотал в мешок и отнес в класс. Я не застал заказчицу, а просто поставил изделие в уголке, желая сделать сюрприз. Он удался на славу: войдя в класс, она увидела, как двое пятиклассников фехтуют указкой и хуем на ножках. Она не разговаривала со мной неделю. Но все же заходила раза три, после каждого удаляясь с обиженно надутыми губами. На них предательски блестела подсыхавшая сперма.

• 
• 
•